Европейский перекресток

Отдельной, пусть и очень локальной, историей саммита БРИКС в Казани и подготовки к нему стали дипломатические игры сербского президента Александра Вучича. Он думал, взвешивал, вел телефонные переговоры и наконец решил ехать, но не на саммит в Казань в октябре, а на Красную площадь в мае. Оставив в стороне легкий сарказм, можно смело утверждать, что и для России, и для самой Сербии такой выбор важен со стратегической точки зрения больше, чем приезд делегации на уровне не президента, а вице-премьера.

Это решение очень хорошо перекликается с внутренним состоянием сербского общества: значение культурной памяти и событий, важных для национальной и мировой истории, вопреки многочисленным попыткам навязать сербам культуру забвения, в последние годы увеличивается. Это показало исследование, посвященное последствиям бомбардировок Югославии «Долгое эхо – 1999», проведенное группой российских и сербских ученых к 25-й годовщине этих событий.

Сербское общество и политические элиты как его неотъемлемая часть, несмотря на привычку к постоянному внешнеполитическому маневрированию, которое, скорее, нужно воспринимать как дань смутному времени, всё чаще поднимают вопросы, бывшие табуированными еще десятилетие назад. Таких тем немало, но особняком среди всех стоят преступления нацистов в отношении сербского населения в годы Второй мировой войны и, конечно, агрессия НАТО против СРЮ.

Первая тема была завешена требованиями регионального примирения в рамках европейской интеграции Балкан. Сербы постепенно начали поднимать ее как на площадке ООН, так и в широком публичном пространстве только после запуска в начале 2010-х одиозной кампании Запада и спонсируемых им НКО, представляющих сербский народ «геноцидальным» и использующих для этого широкую линейку инструментов по переписыванию истории — от академических изданий до тематического кино.

Тема бомбардировок 1999 года длительное время присутствовала в сербском инфополе точечно, как трагедия «маленького человека», подвергшегося насилию. Важно, что в сербской массовой культурной продукции до середины 2010-х практически отсутствовали обвинения Запада в произошедшем. Более того, на деньги западных фондов снимались картины о событиях 1990-х годов, которые создавали впечатление, будто бомбардировки — если не справедливый, то как минимум закономерный итог, «моральный ответ» Запада на зверства, приписываемые сербам. Несмотря на то что успеха в национальной среде они не имели, само их появление давало Западу возможность не вести диалог с сербским «поколением травмы», а постепенно подводить его к осознанию неизбежности случившейся в 1999 году катастрофы.

Наверное, эта стратегия дала бы свои плоды, если бы на фоне сильного политического давления из Брюсселя на руководство в Белграде Сербия быстро двигалась по пути европейской интеграции. Однако этого не произошло. ЕС не смог адаптировать свое поведение в отношении новых кандидатов на вступление и завис в реальности начала 1990-х. Он уловил в ней только одно изменение — рост международной конкуренции. Свел всё к пресловутому образу внешнего врага, но не увидел, что его собственная, обусловленная внутренними факторами привлекательность уже не столь головокружительна.

И, как ни забавно, но это нежелание идти на диалог с теми, кому во время бомбардировок было 10–20 лет, попытка навязать им, не совершавшим никаких преступлений, коллективную вину, уже сыграли с Западом злую шутку. Эти люди повзрослели: именно они сегодня входят во власть (половина действующего кабинета министров Сербии родились в 1983 году, часть — еще позже); постепенно начинают обновлять ряды оппозиции; формируют национальную экономическую и культурную среду; прожили подавляющую часть своей сознательной жизни в политике «кнута и пряника» ЕС, где кнута было несоразмерно больше. И что же их поколение думает, по данным социологического опроса «Долгое эхо – 1999»? Половина респондентов в возрасте 25–45 лет считают, что в современной истории Сербии не было более важных событий, чем бомбардировки; при этом свыше 60% уверены, что историю нельзя забывать ради добрососедских отношений, и почти 70% — что нужна ежегодная коммеморация событий 24 марта 1999 года.

Более 70% населения этой возрастной группы не считает себя коллективно ответственным за события, приведшие к бомбардировкам, и столько же не готовы забывать об этом. Неудивительно, что более 2/3 говорят о том, что США не только не искупили своей вины за бомбардировки перед сербским народом последующей политикой сотрудничества, но что они вообще не пытались этого сделать. А еще больше (80%) то же самое думают о Европе. При этом возрастная группа 25–45 лет равнодушно относится и к судьбе Милошевича, и к степени вины политических элит. Примерно половина считает, что Россия могла бы сделать больше в 1999 году, но это бы не изменило горькой участи сербов. Что интересно, в более молодой возрастной категории верят, что без российской позиции сербам было бы еще хуже.

Социологическая картинка показывает, что разочарование сербов в ЕС, которое транслируют в СМИ (по последним данным, не более 40% всего населения поддерживает идею евроинтеграции), обусловлено не только пробуксовкой на этом пути. Оно гораздо глубже. Возвращение в повестку и кино, и музыки, и литературы национального производства, отстаивающих национально-героический тезис, — это не результат геополитической конкуренции внешних акторов или, что хуже, того, что называют на Западе сербским реваншизмом. Это первый видимый итог внутреннего процесса трансформации сербского народа, прошедшего два десятилетия болезненного молчания. Европейский перекресток в том виде, в котором он существовал для сербов в начале 2000-х, определенно пройден.

Автор — доктор политических наук, профессор, директор Центра средиземноморских исследований НИУ ВШЭ

Позиция редакции может не совпадать с мнением автора